Орк-лекарь - Страница 101

101

Мы вышли из лагеря, миновав несколько овечьих стад. Лучи заходящего солнца освещали клубы пыли, поднятой копытами, сухое марево затягивало горизонт, скрадывало расстояния и не давало разобрать, что за звери бродят чуть поодаль. Не овцы — точно. И не волки, горбатый силуэт которых нетрудно узнать издалека. Такие же кабаны-переростки, как тот, которого тянет на веревке молодой орк? А кто там вон еще с рогами?

Шуфор-князь, заметив мой интерес к нашему «транспортному средству», спросил:

— А что, Мышкун-ага, ты никогда не видел кародских хряков?

— Видеть-то видел, — соврал я. — Только не с железными клыками.

Князь махнул рукой и печально сказал:

— А, ты об этом, ага? Так ты что, не слышал? В позапозатот год в наших землях чумка гуляла. Много волков умерло. Воины пешком ходили, пастухи пешком ходили. Старики говорили, что хряков нельзя сделать боевыми зверями. Дескать, хряки едят траву и коренья, а не горячее мясо, и потому нет в их сердцах мужества. Дескать, хряки только и могут, что таскать плуг по полю или везти вьюки на ярмарку. Но мужество нужно всаднику, а не зверю. Мой брат попробовал, и у него получилось. Хряки оказались отменными бойцами. Если их как следует пугнуть, они мчатся на врага и топчут его, как траву. Теперь наши воины не сражаются верхом. Мы гоним вперед хряков и добиваем бегущих. А чтобы тащить груз, хряк лучше, чем волк.

— И ты, князь, дерешься в пешем строю?

— Я — нет. Мои побратимы — нет. Нас много, всадников на волках. Десять раз по десять — вот! Но тех, кто ходит на своих ногах, еще больше.

Я понимающе кивнул. Разговор становился все интереснее. Во-первых, налицо явный прогресс в орочьем социуме. «Гривастые», живущие на границе земледельческого Карода, жадно впитывают новшества, приспосабливая их к своим нуждам. А еще интереснее то, что чумка была как раз три года назад, когда в степь проникли эманации Хаоса. Интересно, сколько еще проблем они создали в этом мире, сколько процессов изменения запущено?

Но Шуфор истолковал мое молчание как согласие с его мыслями.

— Вообще вы, северяне, зря так гордитесь тем, что почитаете все-все традиции, — продолжил он. — Мир становится другим. Так почему же мы, орки, должны оставаться такими же, какими сделал нас Великий Властелин?

— Главное, знать, что будет в конце пути, — уклончиво ответил я.

— Так кто же это знает? — удивился молодой князь.

— Вот именно, что никто не знает. И тут уже выбор у каждого: оставаться на знакомом пастбище или идти в неизвестность, туда, где может быть много сочной травы, а может — одни солончаки да песок.

— А на что тогда видящие сны, если они не скажут, что ждет за дальними холмами? — снова пожал плечами орк.

«Опа! — вдруг сформулировал я все никак не дававшуюся мне мысль. — А ведь этот зеленый юнец прав! Основа культуры орков — вера в сны и предсказания, которые, как ни странно, обычно не врут. И это помогает степнякам не делать самоубийственных глупостей, которые поначалу кажутся путем к величию, а потом оказываются дорогой в гибельный тупик. Они не знают, что будет в конце, но догадываются, что будет завтра».

А Шуфор продолжал рассуждать о пользе прогресса с большим энтузиазмом, чем философы времен Французской революции. Дескать, обитатели степи достойны лучшей доли, но, чтобы ее добиться, нужно не воевать с богатыми народами, а самим становиться богатыми и сытыми…

«Интересно, под каким именем малыш войдет в историю этого мира? — подумалось мне. — Шуфор Просветитель? Шуфор Великий? Шуфор Железный Клык? Или сгинет зеленый идеалист в круговерти межплеменных смут?» Но я решил оставить эти вопросы будущим историкам, а сам предпочел любоваться закатом.

Огромное багровое солнце опускалось в туманное марево, окутавшее горизонт, и окрашивало его в цвет крови. Вскоре половина неба уже полыхала — словно взлетела стая сказочных птиц-фениксов, о которых рассказывал мертвый маг. Тысячи их распростерли огненные крылья и, дотянувшись до зенита, кружили в безмолвном хороводе. От пламенеющего неба веяло жаром. Обычно сумерки приносят в степь прохладу. Но сегодняшнее солнце уже растворилось в жидком золоте заката, а ночной свежести не было и в помине. Жаркий воздух обжигал, словно возле доменной печи, из которой льется кипящий металл. Все труднее становилось дышать, даже привычные к зною орки то и дело утирали пот. А еще больше донимала пыль — бесконечная, клубящаяся в воздухе пыль. Она слоями висела над сухой, ломкой травой, шлейфом стелилась за нашим маленьким отрядом, клубилась над стадами, делая их неразличимыми в сумерках, она забивалась в нос и глаза, она скрипела на зубах, словно в мире не осталось ничего, кроме пыли…

Чувствовалось, что молодым оркам, сопровождавшим ведунью, не по себе. Парни все чаще опасливо оглядывались по сторонам, словно боялись заблудиться. И только старуха на кабане сидела, не шевелясь, словно умерла, задохнувшись под грудой пропотевших тряпок, и вопреки всем законам физики ее тело моментально окоченело, превратившись в статую, вырезанную из пропитанного морилкой дерева.

Но вдруг она, по-прежнему не шевелясь и не меняя позы, повелительно крикнула:

— Стой!

Молодой князь вздрогнул и повторил приказ:

— Стоять!

Место, где очутились, казалось ничем не примечательным. Невысокий поросший травой холм — один склон пологий, второй обрывается в неглубокую промоину. Никаких примет, поблизости нет даже белых валунов, придававших выжженной степи хоть какое-то разнообразие. Только сухая, как порох, трава да потрескавшаяся глина на дне овражка рядом с холмом. Орки свято верили — старуха знает, что делает. Ей помогли спуститься на землю, сняли с кабана хворост и сложили там, где указала орчиха.

101